В третью стражу [СИ] - И Намор

    Но неожиданно выяснилось, что звонок растревожил душу ничуть не меньше, чем воспоминания о навсегда покинутом "доме": том времени, где и когда, находилось его настоящее "место под солнцем", и, разумеется, в окружении тех самых людей, что составляли там его личный мир.

    "А Таня?" — Вопрос этот возник, когда дособрав по-быстрому так до конца и не разобранный чемодан, он покинул свою квартиру и ехал на такси в Темпельхоф[281]. В конце концов, он был отнюдь не беден и мог позволить себе билет на комфортабельный и быстрый "Дуглас" "Дойче Люфтганзы".

    "Таня..." — по здравом размышлении он не мог уже сказать с необходимой степенью определенности, связывало ли его с ней что-то такое, о чем следовало бы сожалеть. И речь, разумеется, шла отнюдь не о дружбе. Дружба как раз никуда не девалась, да и куда ей деться с подводной лодки?! А вот любовь...

    "Возможно..."

    Может быть. Наверное. В Москве... Жизнь назад и шестьдесят лет вперед... Да, в Москве, несомненно, хотя и не в том смысле, в котором такие вот "несомненно" обычно понимаются.

    "А в Праге?"

    В Праге уже было, как говорят дети, горячо. Горячо. Жарко. Очень близко к тому, о чем следовало бы жалеть, случись потерять. Но развития ситуации не случилось. Обстоятельства не позволили или...

    "Или она этого просто не захотела?"

    Возможно. Может быть... Внешне она, как ни странно, изменилась гораздо меньше, чем он. Что если ей не нравятся высокие нордические мужики? Ее право! Но, тогда, какие претензии к нему? Он что железный?

    "Не железный... Но ведь и она..."

    Что ж она тоже в своем праве. Пусть спит с кем хочет, и не Олегу читать ей или Степе мораль, но и не им ему.

    "Черт знает что!"

    И это было именно то, что он мог сейчас себе сказать.

    А за стеклом иллюминатора плыла звездная ночь. Было "тихо" — рев мотора Ицкович игнорировал – и впечатляюще красиво, но, следует признать, быстрый американец тащился так медленно, что, казалось, выйди Олег в путь на автомобиле, и то было бы быстрее.

    А Мюнхен встретил солнечной погодой и запахом свежей зелени. Все-таки Бавария – южная Германия, но это и не сюрприз. Про это не только Баст знал. Олегу в верхнем течении Рейна тоже бывать приходилось. И одно из первых и самых ярких впечатлений от этих мест было связано с тем фактом, что в Баварии и Баден-Вюртемберге вызревают не только виноград и сливы, но и персики замечательные растут.

    Так вот, выдался совершенно чудесный день. Словно небесный режиссер решил обставить встречу "супругов" наилучшим – из возможных – образом. Небо чистое: ни облачка, ни помарки на нежной голубизне небес. Воздух прозрачный и дивно вкусный, насыщенный запахом мокрой земли и ароматами свежей зелени. И непередаваемый в своем великолепии пейзаж. Горы, леса, усадьбы... Пастораль!

    А потом перед Бастом открылся дом – его собственный дом, следует отметить, — и Олег мимолетно подумал, что "имение внушает". И само место, и дом – размеры и архитектура – и примыкающий к усадьбе парк производили сильное впечатление, но вот ведь как: и впечатление, и мысль с ним связанная оказались именно что мимолетными. Возница придержал лошадей, разворачивая ландо перед домом, и тут двери распахнулись самым драматическим образом, и на высокое крыльцо выбежали две дамы.

    "Твою мать! — Ошарашено подумал Баст, глядя на женщин. — Что же ты творишь, Кайзерина?! И главное – зачем?!"

    Но, разумеется, он умел держать себя в руках. Расплатился с возницей, предоставив того вниманию Гюнтера – старик и багаж заберет и гостя "пивком" попотчует – и пошел к женщинам, успевшим уже спуститься с крыльца. Он был невозмутим и по-мужски основателен. Во всяком случае, так ему хотелось сейчас выглядеть.

    — Здравствуй, Вильда! — Он привлек к себе несколько оробевшую от "таких нежностей" жену и поцеловал в губы. Поцелуй должен был стать "обычным", какой бы смысл Баст ни вкладывал в это слово. Обычным, Обыденным, дежурным, таким, знаете ли, формальным, "между делом" поцелуем. Должен был стать. Но стал чем-то совсем другим. И Баст затруднился бы определить, что явилось тому причиной: необычный вкус губ, их упругая податливость, мимолетное прикосновение высокой полной груди, или солнце, наполняющее прозрачный воздух весеннего утра золотым сиянием? А может быть, так подействовал на него аромат ее духов? Но, как бы то ни было, у него даже голова закружилась, и голос дрогнул, когда, отстранившись от Вильды, он повернулся к Кайзерине, по великолепным губам которой блуждала "таинственная" улыбка:

    — Здравствуй, Кисси! Какими судьбами?

    — Здравствуй, Баст! — Улыбка стала шире, а в глазах происходило такое, что мороз по позвоночнику и жар в чреслах.

    "Вот ведь!"

    — Я подумала, как будет чудесно посетить Шаунбургов и познакомиться наконец с Вильдой. Приехала... Ты меня даже не поцелуешь?

    — Поцелую? — На мгновение опешил Баст.

    — В щечку... — Нежно попросила Кайзерина, подставляя ему свою безукоризненно белую щеку. — Хотя, видит бог, я не отказалась бы и ...

    — Кейт! — Воскликнула шокированная столь откровенными шутками Вильда.

    — Ну извини, милая. — Пожала плечами Кайзерина. — Ладно, Баст! Но на щечке я буду настаивать, как твоя кузина и подруга детства!

    "Боже мой, что она несет! Когда я был маленьким, ее еще и на свете не было. Не родилась!"

    — Мило. — Как ни в чем, ни бывало, прокомментировала Кейт его поцелуй. — Но мало.

    — Вы уже завтракали? — Спросил Баст, чтобы сменить тему. — А то последнее, что я ел – вернее, пил – было шампанское на приеме у доктора Геббельса.

    И тут же все как-то разом закружилось и задвигалось, не ломая, впрочем, принятых в обществе принципов политеса. И, тем не менее, голодный, с дороги муж – это значит, стол для дорого гостя, пролетевшим за ночь едва ли не всю Германию на новомодном дюралевом Фафнире[282], и горячая вода – ему же помыться с дороги необходимо. В общем, забот полон рот, даже если супруга Баста фон Шаунбург сама на стол не подает и угольную колонку – воды нагреть – не растапливает.

    А потом они втроем сидели за столом. Он ел, а женщины смотрели на него – разумеется, деликатно и ни разу не прямо в рот – и рассказывали разные разности. И все было крайне патриархально и мило, в лучших традициях "земли и крови": мужчина, его женщина и молодая родственница, "заскочившая на минутку", выпить чашечку чая и обменяться с подругой новостями. Но, с другой стороны, имелся здесь и некий контекст и, пожалуй, подтекст тоже. Ведь присутствие Баста за столом не в последнюю очередь объяснялось тем, что Вильда – едва ли не впервые в жизни – позвонила ему без спросу и не просто позвонила, но и "открытым текстом" дала понять, что хочет, чтобы он к ней приехал. Каково?!

    И вот он здесь. И она сидит напротив, и их разделяет длинный стол, но расстояние, дистанция каким-то магическим – не иначе! — образом скрадывается, и ощущение такое, что она чуть ли не на коленях у него сидит. Просто наваждение какое-то, особенно учитывая, что за столом они не одни. Но, возможно, все эти, с позволения сказать, чудеса – не что иное, как проделки этой хитрой демоницы, рыжего – как, впрочем, и жена Баста – суккуба[283], способного и камень расшевелить.

    Но если и этого мало, то имелся тут и второй глубоко запрятанный слой. И Баст все время – хоть и подспудно – ожидал, когда же выстрелит сигнальная "петарда". И не зря, оказывается, ждал. Выстрелила. Да еще как!

    — Баст, — явно чувствуя неловкость и пытаясь скрыть ее за улыбкой, сказала Вильда. — Мы с Кейт послезавтра хотим поехать в Грейфенштейн...

    — В Грейфенштейн. — Повторил за женой Баст, чувствуя, как разворачивается в его идиотской башке очередная порция "старых новостей".

    — Да. — Кивнула Вильда. — Мы с Кейт подумали, что будет правильно навестить тетю Каролину. Мы ведь не были на похоронах...

    — Постой! — Баст даже чашку с кофе от себя отодвинул. — А кто умер?

    — Граф Альфред умер еще в январе, — тихо сказала Кейт и, не дожидаясь, пока слуга подаст ей огонь, прикурила пахитосу от маленькой зажигалки, которую, оказывается, носила в поясном кармане.

    "Альфред... Черт!"

    Но все уже встало на свои места, и Баст вспомнил, о ком идет речь, и понял, что задумала Кайзерина.

    "Нет слов". — Резюмировал он. — Нет моих гребаных слов. Ты умница, Кисси, ты такая умница, что я даже не знаю, что готов для тебя сделать!"

    Зато, знаю я. — Вот, что сказали ее глаза.

    Я твой. — Вынужден был согласиться Баст.

    Мы не одни. — Остановила его Кейт. — И Вильда достойна если не твоей любви, то, во всяком случае, уважения.

    Я догадался. — И это тоже была правда. Теперь, когда прозвучали ключевые слова, вся хитроумная операция Кайзерины стала прозрачна, как "струи Рейна".